Я соврал тебе. Почему-то соврал.
Зачем приходил я последний раз?
Нет, не затем, чтобы снова вдохнуть той романтической дымки, что затянула
подступы к Башне. Не затем, чтобы снова окунуться в непостижимую мистику
четырнадцатого уровня. И не затем, чтобы вновь погадать над вечной тайной
Знака. Не только затем. Я просто шёл на встречу с прошлым.
Не только с прошлым. В тот час я готов был и к рандеву со своим будущим.

Зачем приходил я последний раз?
На самом деле я приходил к тебе. Я готов был к разговору в тот вечер.
Поначалу. Я сфокусировал тогда всё неверие в то, что ты достаточно
счастлива. Я шёл, чтобы бросить Вызов.
Что-то подхватило и несло меня вверх.

– Недоста-точно! Недоста-точно!- чуть запыхавшись, весело заливались два
лифта, взапуски рванувшие со своих мест. А меня, как на сёрфинговой
доске, несло впереди них. Впереди маячил сам Новый год, и я был готов к
разговору. Поначалу. Ведь со временем и Новый год становится старым...
Но точно одно: я приходил не затем, чтобы прощаться. Уж это – наверняка!

Я знаю, мне некого винить. Почти некого… Всё получилось иначе. Я многого
не учёл. Того, например, что день был воскресным, солнечным...
Последним. Хотя таким он стал уже после. Не учёл, что люди могут жить
своими заботами. Что дачный сезон ещё не окончен.
Да мало ли, почему ещё может никого не оказаться дома!

Не учёл. Выпустил из виду. Просчитался. Забыл. Мог, должен был, но не
подумал. Кого мне винить?.. И что потом будет другая неделя и,
даже может, новое воскресенье... Не получилось.

...Я прощался. Сидел на ступеньке и прощался. Тихо. Тихо. Лифты затаились
в глубине бездонных нор, переживая свою долю вины. В ближайшей квартире
стихла музыка. Это был не траур: только тишина. Естественно, что я ждал
гостей из прошлого. То есть гостью. Но тогда не было никого. Только
Осень. Она царила на этаже, хозяйка настоящего и будущего. Прощальная
пора, окутавшая мир двух лестничных пролетов,
прогнувшихся под непрерывным светом воспалённых ламп.

Годы, проведённые на этой ступени, перед Знаком, нарушившим монотонность
кафельной клади. Тупой, равнодушный, как Сфинкс, он казался порой
совершенно бесстрастным. Люди всегда проходили над ним, а он всё видел
и всё слышал, устало щурясь из глубины пола. Вот и сейчас… Я тоже смотрел
на него, и мы понимали друг друга. Потребность в словах исчезла. Прощание
было солнечным. Новый год отпрянул в глубину выси, а часы замерли,
не зная, что делать с остатком старого времени.
Совсем медленно, чтобы не нашуметь, я растворялся в тишине и прощании.

...Но вот обет молчания оказался предан.
Сразу все органы чувств известили о мощно несущейся песне, пронзительной,
почти выходящей за доступные уху пределы. Так могут лишь лифты Башни.
Какой-то один. Но тут же подтягивать начал другой. Они всегда выступают
дуэтом. По сути, их смех звучал в склепе. Но почему-то совсем не казался
кощунством сейчас. Даже напротив. Я наполнялся сентиментальной
благодарностью за это неуклюжее сочувствие. Лифты Башни… Примитивные на
первый взгляд существа, а доброты-то в них сколько!..
Утешают, как могут. Длят иллюзию…

Вот-вот… Кажется, смолкнет в любую секунду звенящая трель… Феерия
знамений… И на фоне молний, в сполохах неземного огня, всегда разная…
Память сохраняла только это. …Какая чудовищно несправедливая
закономерность! Прежде я никогда не был готов. Ты всегда…

Стоп! Теперь уже "она"... да, она всегда застигала меня врасплох.
А сейчас, когда я готов отреагировать молниеносно, как лифт... Но теперь
всё из «ещё» превратилось в «уже»… Превратилось в «уже» по дороге на
верхний этаж, пока последовательно прошивал я уровень за уровнем, один
срез бытия за другим. И вот я у границы мира; за нею, пожалуй, живут лишь
духи лифтов. Неведомая зона, тайна, отгороженная ржавой железной дверью
с амбарным замком. Холодным, нездешним сквозняком садит из зарешётченных
оконцев...

Утомлённо смолкает один лифт. Но другой, самый настойчивый, всё длит
минуту обмана. Несёт кого-то на самый верх... Так. Уже достаточно.
Комедия затянулась. Да хватит же! Теперь я знаю. Умею расплачиваться за
нежелание вовремя провести черту. Уже умею. Знаю, что можно тянуть лишь
до срока. Не бесконечно, как думал я раньше. Потому что хватит. Довольно,
сладкоголосые сирены! Вам не удастся заманить меня на новый виток.
Больше я не буду искать её за чертой. Как всякой несбыточной грёзе, тебе
не место... не место ей в мире, где доминирует осень.
Но лифт, как испорченная пластинка, всё тянет приторную партию.

Однако время, поддавшись на уговоры, делает неуверенный шаг.

И вновь багрянец и пурпур.
Что ж! Мне это ближе. Я же соткан из осени. Пронизан и соткан.

В ближайшей квартире заработало радио. Так всё и должно быть. Глупо у них
получилось, не к месту. Но я всё равно благодарен лифтам за эту частицу
настоящей жизни. Страна юности... Чтобы растянуть, я пробую загадать:
если приедут на этот этаж... Тооо... Я испугался готовой сорваться
дерзости. В этом случае... Как облечь в слове? Тогда будет
возможным... что именно? как сказать? Я ж не умею так быстро!
То наступит... хоть что-нибудь, Господи!.. Нота растёт, часы убыстряют
ход… А я всё же умудряюсь достичь вершины конкретности:
...тогда всё будет хорошо!

...Завуч поймала меня перед актовым залом и поручила продекламировать
стишок, который уже однажды звучал здесь. Было это лет восемь назад, на
такой же встрече выпускников. Я, понятно, согласился. И вот один за
другим выходят на сцену выступающие, поддерживая речами царящий в зале
дух патриотизма. Мы все влюблены в нашу школу. Сегодня ей исполняется 30
лет. Приехали даже с телевидения: один снимает, расхаживая как прозрачный
по залу, другой освещает, всюду протаскивая за собой провод. Наконец
слова благодарности иссякли. Как и было условлено, я выжидаю два
вопроса «Есть ли ещё желающие?» и только после этого поднимаюсь на сцену.

Телевизионщики в этот момент выбирают интересную с точки зрения оптики
позицию. Впрочем, я никогда не позировал перед «юпитером», и, может,
так оно и должно быть, – глядя в зал, упираюсь в светящуюся завесу.
Наверное, примерно так же видят подопытные крысы, когда им возбуждают
зрительный центр. А после опыта их, должно быть, чем-то поощряют.
Мне же остаётся поощрять себя самому.

Чуть ли не на ощупь добредаю до микрофона и прямо сразу, безо всяких
вступлений, режу по уже немного закисшему залу первой парной рифмой:

- Учитель наш! Для жизни вечной
Залог Вы самый человечный.

Зал мгновенно притихает. А я свободно и раскованно, даже пытаясь
интонацией своего немощного дисканта кое-где подражать Высоцкому:

Нам нужно было кончить вузы,
Своей судьбы познать укусы... –

и, ощущая, как где-то там, за завесой, изменилось выражение
обращённых на меня взглядов, тут же им отвечаю:

Мне ж не до жалоб – просто к слову;
Суметь найти свою подкову...

Уж тут-то я, конечно, им просто пыль в глаза пускал – что, мол, ежели я,
то счастлив просто по определению.
Что счастье моё никак не связано с женой.
В идеале-то оно, конечно, так и есть.

...Только вот... далековато мне ещё до идеала...
А девушек, не считая телевизора, только в метро вижу.
Это при том, что у тех же одноклассников... дети кое у кого уже полшколы
одолели. Глупо, конечно, до курьёзности, но я, пожалуй, их из-за этого
где-то даже стесняюсь.
Мне всё кажется, будто никто не понимает, что КАЖДОМУ - СВОЁ.

- Учитель наш! В долгу огромном
мы перед Вашим делом скромным, - наконец завершаю я.

Похлопали, конечно, как положено. И я тоже, глядя на учителей. Уже пошёл
к лесенке. Уже спускаюсь. Уже «юпитер» переключился на поднявшуюся
директрису...

И в этот момент...
где-то в глубине зала зарождается и обретает силу
удивительный малиновый звон, который можно спутать разве только
с обертоном вопроса «Ну что сказать?..» из одного водевиля.

«Дом казённый с дорогою дальней
и любовь до доски гробовой...».

Это голос Динки.
- Извините, пожалуйста! – звучит её коронная визитная карточка.

По проходу зала мы движемся навстречу.
...Бригантина, Бегущая по волнам... Мой шаг замедляется. Я, как
всегда, в панике: куда девать глаза? В глубокую даль, или на паркет, или
всё-таки на неё?.. Когда Юра спросил, пойду ли я в школу, решающим его
аргументом явилась уверенность, что там будет и она. Дескать, просто
посмотреть... Глупость, конечно: чтобы посмотреть на неё, мне вовсе
не нужно даже поднимать глаза. Главным казался вопрос: «Ты счастлива?»...
Это потом до меня дошло, что она уже давно ответила.

Но тогда ведь получается, что счастлив и я. Действительно счастлив...
Вместе с ней, хотя и поврозь. Именно, каждому – своё.

Вот она проходит мимо... Какая чудовищная фантасмагория!
Как издевательски всё это смахивает на мою недавнюю грёзу. И какой шаткой,
искусственной, грубой и какой-то нарочитой кажется в этот момент вся
конструкция... Наконец я смело, с непонятным чувством исполненного
долга, поднимаю взгляд...

Разумеется, уже опоздал. Лишь в том месте, где она только прошла, начинает
медленно, как звон уже замолкшего хрустального колокольчика, расплываться
воздушный поцелуй её улыбки. Именно так, бывало, запросто включала она
во мне второе дыхание, будто зажигала лампочку без абажура, сиявшую
с четырнадцатого этажа на всю улицу и на всю мою жизнь. Раньше, ещё до
замужества. Да и после – не один год. Я в него и не верил поэтому.
Просто не хотел. Вообще-то, конечно, и сейчас не хочу. А ведь поверил...
Почему? Не понятно. Как и всё с ней.

- Уважаемые и любимые учителя, - начинает Динка. – После выступления
Олега Соколова я уже вряд ли найду лучшие слова для выражения своей
признательности. Но я хочу отметить одно дополнительное качество,
в котором для некоторых из нас... – она запинается. – Я расскажу,
чем ещё была для меня наша школа.

Со своего места мне кажется, будто, обводя зал, она сознательно избегает
смотреть в мою сторону. Я вряд ли обратил бы на это внимание, если бы
только не настойчивый шёпот суфлёра моих предварительных построений.

- Чтобы сразу все всё поняли, я прошу Алика... – Динка всегда была
мастерицей делать паузы. - ...Взять меня в жёны, - как всегда,
парадоксально заканчивает она.
Точно обрубая непропорционально длинный хвост.

Правда, я, можно сказать, отчасти был готов. ...Вот если б сейчас мне
ещё раз испытать всю мощь того обвала чувств, что внезапно обрушился на
меня недели две назад!... Но нет, без подготовки такого не выдержать...
Конечно, конструкция возникала не на пустом месте, а являлась
логическим развитием всей моей модели должного миропорядка. Новые факты,
притираясь, находили свое место в узлах причинно-следственных контуров.
Карсты образовавшихся пустот заполнялись решительно, а каждая
неопределенность случайного выбора находила только эмоционально
приемлемое решение. Так что сейчас мне остается лишь скрупулёзно
инсценировать всё подсмотренное прежде.

- ...Выйди, пожалуйста, к микрофону, - давненько Динка не обращалась
прямо ко мне, - и ответь, согласен ли ты.

...Да, тут уже не осень... Песня рвется на полутакте. С выработанным
автоматизмом я рывком поднимаю глаза.

Но там... Там – как в жизни без любви. Одна проржавевшая сетка. Ничего
кроме. Да, всё это естественно, потому что в противном случае всё должно
было бы быть хорошо. Ведь это ж я сам так загадал. А это, конечно,
слишком противно самой природе вещей... Разочарованно часы возобновляют
ход. Что ж, так всё и должно быть. Всё-таки осень... Потому что мне пора
отсюда. Последнее время уже не добавляю, что, дескать, навсегда. Всё
равно ведь Башня – как стойка моста в потоке. Незыблема. И Сфинкс
в глубине под полом... Годы – песок! Где-то снова стартует лифт. Или
с первого вверх, или с тринадцатого вниз. Ладно. Пора и мне. «И спускаемся
мы...» Хорошо бы построить тут шалаш и жить в том уголке за
мусоропроводом. Лучше гор могут быть только горы...

– Систола – диастола, систола – диастола, – врывается в звонницу пьяный
звонарь, и начинает пульсировать звон отовсюду.

– Си-сто-ла – ди-асто-ла, – гудит, раскачавшись, вся Башня, и рокочущее
эхо с хохотом мечется по нижним этажам.

Пространство обретает глубину Великого каньона, и Сфинкс из немыслимой
дали глядит на меня озадаченно. Теряют резкость выпиленные лобзиком
перила. Размазанные сизые тени трепещут. Перемещение воздуха грозит
задуть поблекшие лампы. Их свет мешается с отблесками зарниц. И всё это –
от сбоя в песне звучащей!.. Я повинуюсь почти безусловному рефлексу
и вскидываю взор на металлическую сеть. А за ней... Прямо из ничего,
как в пластилиновой мультипликации, на глазах, из пустоты... материализуется
часть неведомой машины, легко пронизавшей года, а может, века.
И постепенно замирает, гася упруго инерцию хода на рессорах силовых линий.

Осенний мир всегда принуждает меня сужать границы деятельной свободы.
Оказавшись, даже случайно, за гранью дозволенного, с прилежанием должен
разматывать я причинный клубок до конца. Отвечая перед собой, но всегда
вовлекая других. Вовлекая других. Это в осеннем мире. Зато замкнув его
кривизну на себя и выйдя поверх, – тут лишь свобода. Тут всё обратимо.
И тут отвечаю я только собой. Тоже перед собой, но только собой.
Поэтому тут – чего мне бояться?! Тут я иду на грозу, на шквал эмоций,
чтоб закрутил он меня, поднял куда-то на высоту Башни...

А там уж...

Не спеша затухают переходные процессы. Синхронизация с четырнадцатым
уровнем завершается. Уже заблокирован маршевый двигатель. Взвывают
сервомоторы. Вот нарушается герметизация кабины. Шлюз посадочного модуля.
Створ дверей начинает расти. Издевательски медленно. Радио в ближайшей
квартире смолкает. Хребет гепарда перед прыжком... Зазор уже толщиной
в палец. Издевательски медленно!.. Всё отчетливей виден свет из кабины.
Теплый лучик падает в осень, залитую негреющей люминесценцией... Он
бежит и бежит по полу, с оптимизмом преодолевая неровности. Натужность
сервомоторов вибрирует в унисон. Солнечный зайчик, прискакавший сюда
из лета... Вот он касается Сфинкса, который, – наверное, просто из
любопытства – всплыл к самой поверхности. И в этот миг происходит чудо.

Привет из лета будит вековой сон! Подобие улыбки... Да! Подобие улыбки
появляется на маскообразном лице. Мне, да и всему этажу, становится
совершенно ясно, кого привёз лифт.







...Пока я пробираюсь к лесенке на сцену, мне всё же удается справиться
с дурацкой улыбкой, совершенно непростительной в моём положении.
Правда, телеглаз, как бульдог, вцепился в меня мёртвой хваткой.
Микрофон на сцене один, и Динке приходится несколько посторониться.
Почему-то зал, прежде отгороженный от сцены блеском «юпитера»,
теперь воспринимается даже слишком реально.

Прежде чем открыть рот, я осознаю, что главное-то уже сказано,
и едва не поддаюсь соблазну всё упростить. Кошусь на неё:
Динка продолжает играть свою роль с полной ответственностью.

- Двадцать лет, милая девушка, - возношу я к высокому небу своё
изнурённое стенание, - двадцать лет ты тянешь из меня нервы!!.
И с ещё большей патетикой: - Да неужели тебе самой-то не надоело?!!

Одним крылатым взмахом волос, вполне достойным дочери индейского
вождя, она, будто и не представляла до этого, какую линию выберу
я, произносит на своём загадочном диалекте:

- Ну, теперь замрите, ангелы! Поскольку  —  я играю!..

А вслух немного растерянно:
- Двадцать лет?.. Надо же, как время летит!
Теперь понятно, почему мне так надоело уже.

Меня начинает раздирать веселье: такая вот она  —  Динка.

- А давай спорить, кому больше надоело! – с ней важно отвечать
молниеносно.

- Нам вообще пора что-то придумать.

- А давай договоримся не расходиться сегодня до тех пор, пока...

-...Д-да, пожалуй, ты прав, - напоминает она, что там где нужно,
умеет сбить темп.

- А как ты считаешь, какой мой ответ лучше приблизит нас к этой цели?

Динка обескуражена, даже оскорблена моей бестактностью.

- По-моему, весь вопрос состоит именно в этом.

- Раз так, - я теряю остатки сомнений, – мы пойдём методом проб и ошибок.

- Но ты же сам сказал, двадцать лет уже...

- Значит, будем наоборот: раз и навсегда, прямо сразу. А потому...-
Я налетаю на невидимую преграду. – А повторите, пожалуйста, вопрос.

В зале хмыканье. Динка, естественно, начинает злиться.

- ...Я спросила, готов ли ты взять меня в жёны.
– Она так вымучивает себя, что мне становится её жалко.

- Точно! – восторгаюсь я редкому совпадению. – У меня как раз нечто
подобное крутилось. – Показываю, как именно оно у меня крутилось,
и чувствую, что второй такой эксперимент уже не пройдёт.

Но никак не могу отказаться от помощи суфлёра.

- Милая девушка, - теперь уже я стараюсь выглядеть обескураженным, -
а тебя... как зовут?

Смех в зале. Динка мечет молнию за молнией.
А я, излучая само миролюбие, доброжелательно объясняю:

- Видишь ли, в чём дело. У меня отвратительнейшая зрительная память.
Просто вообще - никакой. И я, в силу этого, сперва принял тебя за одну
свою одноклассницу. Но теперь-то убедился, что жестоко ошибся.

- Какую одноклассницу?

- Даа-а, - в запальчивости я даже не отвечаю на вопрос, - была б моя
воля, то всех девчонок поголовно обязал бы носить значки такие...
С идентификаторами!

- Как у продавцов?

- Да, почти. Только чтоб ещё возраст и телефон. Домашний.

- А это ещё зачем?

- Как это «зачем»!? А вдруг зовут тебя не так, как ту мою одноклассницу...

- Ой! – пугается она. – Тогда я просто не знаю, как тебе помочь...

Такое участие кажется мне даже избыточным, и жестом я отвергаю заботу.

- А звали ее Диной... – проговариваю я мечтательно.

- Меня Диной зовут, - говорит она очень тихо, но в самый микрофон,
отчего в зале возникает тот же эффект, как бывает, когда юные певицы
что-то шепчут словно в самое ухо.

- ...Аа! Тезка, наверно? – догадываюсь я.

- Ну конечно, - парирует она просто царственно. – Это же элементарно.
Если имена у нас одинаковы, то называемся мы тёзками. Просто по-русски.

- Но если ты – тоже Дина... – начинаю я. Пока ищу продолжение,
мы встречаемся глазами. Я понимаю, что сам перечеркнул то главное,
что уже было сказано ею, и всё теперь зависит от того, насколько правильно
я проведу эту, в общем-то, не такую шуточную перепалку.

- ...тогда получается, сразу две Дины... – неуверенно заканчиваю я.

- Действительно!.. – Недоумевает она совершенно уморительно,
и зал смеётся над её шуткой.

В другой раз я бы непременно возревновал, но сейчас мне уже
не до этого. Опираясь на оставшиеся домашние заготовки,
я осторожно делаю следующий ход:

- Значит, чтобы скорее покончить со всем этим, - показываю, как всё это
мне надоело, - нам сейчас нужно просто выбрать одну из двух.

- Давай конечно! Уже во где!! – как рикошетом демонстрирует она ещё
большую высоту накала.

- То есть из двух Дин я должен выбрать... то есть нет. Всего из одной
теперь наличной Дины выбрать... то есть опять нет... Короче, сейчас я
должен просто ответить на поставленный вопрос.

- Я тебя поздравляю!

Я даже забываю поблагодарить.

- Значит, буквально: либо «да», либо «нет». И безо всяких дивергенций
типа «мне надо подумать» - правильно?

- А эта дивергенция, - она с удовольствием выписывает каждый звук этого
слова, - подразумевается в каждом из кратких ответов.
Или тебе кажется иначе?

- Да нет, конечно! Кому нужны необдуманные решенья!

Как обычно, Динка находит оптимальный ответ из возможных и молча дарит
мне такую улыбку, за которую двадцать лет кажутся ничтожной платой.

- Однако, - говорю я после невербального обмена любезностями, - беда вся
в том, что в данном вопросе моя зрительная память, - той же интонацией,
которая в своё время действовала на моих друзей подобно веселящему
зелью, - является никчёмной советчицей.

- Да, я пытаюсь войти в твоё положение.

- Спасибо. Ты мне здорово помогаешь сегодня. Но всё же я бы не отказался
от какого-то дополнительного критерия.

Теперь уже она смотрит так, что мне не хочется никакого дополнительного
критерия. Но суфлёр продолжает вести меня напролом.

- А что если... Значит, ТА самая ты Дина или НЕ та самая?.. Что если
простенький тестик? Потому что... это... – Прямо в воздухе я черчу
схему зрительного анализатора коры.

- Зрительная память?

- Она самая. Потому что совсем уж, когда без неё...

- Простенький, говоришь, тестик? – не даёт она мне развить любимую тему.

- Конечно! Я задаю контрольный вопрос. Если ты отвечаешь на него
утвердительно, тогда ты – ТА самая из двух, а если нет – то... ясно, да?

- Правила ты мудрёные придумал. Но давай попробуем.

- Тогда слушай. Не тебе ли сказал я впервые, что люблю тебя только за то,
что так мне легче встречаться с твоей сестрой?

- Кажется, что-то было такое... Но очень давно. ...Н-нет, боюсь соврать.

В прозрачном свете «юпитера» сверкает лукавый глаз, где я читаю более
подробный ответ с указанием станции метро, на которой мы разыграли
премьеру этого эпизода. Почти сразу после моей Травмы. Не сходимся
лишь относительно детали: тринадцать или четырнадцать лет назад?

- Тогда, пожалуйста, будь внимательна. Сосредоточься.

- Так-так, - мобилизуется она.

- Ответь, кого имел я в виду: «Попутчик в плацкарте я с нею навечно.
Нам верхние полки достались, конечно».

- Первый раз слышу.

- Правда?! – вырывается у меня. - Но тогда третий вопрос. Последний,
понимаешь?

- Давай! Только чтоб точно – последний!

- Ага. Скажи, не про тебя ли вдохновенно изрёк поэт?..

Я любил тебя, Дина.
Но меня задавила дрезина...

- Меня?! Дрезина??! Ты что, Соколов?!!

Вместе с залом я смеюсь над праведностью этого возмущения.

- Я так и думал, что не про тебя.

- Ещё бы не хватало!







Мн-да, можно долго ещё вспоминать эпизоды и строфы...
Нужно искать другой подход.

- ...Жалко очень... Столько времени впустую... – ничуть не кривлю я
душой. И вдруг, совершенно неожиданно для себя цепляюсь за последнюю
соломинку:
- Постой-постой, а не про тебя ли было сказано?

Жил-был художник один.
Звёзды любил и мечты.
И он Диану любил.
Ту, что как – парус мечты.

Я знаю, что со стороны как вылитый смахиваю на первоклассника,
из кожи лезущего, чтобы прочесть «с выражением».

И, позабыв обо всём,
Точно не жил много лет,
Он приходил и смотрел,
просто смотрел на рассвет...

- Так ведь это же Пугачёва поёт. Причём здесь я?!- недоумевает Динка.
- Пугачёва немножко не так.
- Да ну?

Злиться теперь уже начинаю я. Но тут же себя одёргиваю: ни во что нельзя
играть слишком серьёзно. Наша импровизация близится к завершению.
Как и можно было предполагать, я не сумел исчерпать и десятой доли тех
возможностей диалога, которые виделись дома. Но пора говорить о главном.

Конечно, трудновато это с Динкой. Если только вообще выполнимо. Почему-то
ни о чем не могу я с нею всерьёз... Пускай уж ничем не повлиять мне на
её решение... Но можно ещё попытаться очистить свою совесть.
Хотя бы формально.

- Итак, мы установили, что ты – вовсе не та из двух Дин, - тяну я,
соображая, как бы лучше перейти в другую тональность, - одну из которых
долгое время сопрягали как под музыку Паулса, так и вообще без музыки.

- Отрицательный результат – тоже результат.

- Но из этого абстрактного положения можно извлечь некую прагматическую
ценность. Что если ту, настоящую Дину, каковой ты вовсе не оказалась,
временно подставить на твоё место?.. Чисто умозрительно.

- Ну, давай подставим. – Она кажется увлечённой игрой моего ума.

- Так вот. Ясно, что той, настоящей Динке, мне пришлось бы дать
отрицательный ответ. Но существеннейшая разница между
вами "о б о и м и", - интонацией я напоминаю об одном старинном
стилистическом споре, - настоятельно требует быть ярко подчёркнутой.
Согласна?

- Я не пойму, к чему ты клонишь, - говорит она, и мне начинает казаться,
что я не учёл чего-то самого главного.

Подумав секунду, я отбрасываю сомнения.

- Значит, только да или нет? А разве ты, ты сама больше ничего не хочешь
сказать?

- Да нет... А что ещё? – от удивления она разводит руками. У неё
получается точно так же, как у меня пять лет назад, когда я приехал
за ней на такси. И в белой рубашке.

- Зато я теперь хочу.

- Ну, попробуй, - очень тактично сомневается она в том, что у меня может
получиться хоть что-то.

- Один из двух ответов можно отбросить сразу же. Как не содержащий
никакой потенциальной динамики. Ага?

Она смотрит с любопытством, и я, так и не дождавшись ответа, вынужденно
продолжаю размышлять вслух:
- Зато другой вариант, - я выговариваю так, чтобы ни у кого не осталось
сомнений в радужности рисуемых перспектив, - он сам просит у меня
некоторого усложнения...

- Ну, усложняй скорее, а то уже зевать тянет, - довольно искусно она
подавляет естественное движение.

- Послушай, Дин! Это важно. Представь, что я даю утвердительный ответ.
Но тогда автоматом к нему прикладывается и обещание... – я восторженно
закатываю глаза, - целого моря...

Она снова игнорирует мою провокацию.

- Да, целого моря... очень солёного и горького моря несбывшихся
надежд... Моря безысходной тоски по загубленной... тут уж даже
не молодости, а всей жизни... Абсолютно беспросветно, понимаешь?

- Это всё?

- Нет, конечно. Ещё раннюю старость, за счёт пожизненной работы за двоих. -
Господи! Какую глупость я бормочу!- И нищету, её верную спутницу..,-
а это уж и вовсе не моя прямая речь. Хотел-то - правдоподобия ради,
а занесло куда... ни на что не похоже. Но других вариантов пока что...

- Ну, а теперь всё? - она, как всегда, всё же приходит на выручку.

- Не, ты только представь! – я уже не могу удержаться. – Со временем ты
обязательно научишься кусать себе локти. А тогда, - невольно я перехожу
на божественный амфибрахий:

И в Книгу рекордов торжественным слогом
Тебя занесут в назиданье потомкам...

- А ещё, - я даже наклоняюсь к суфлёрской будке, - с меньшей, правда,
уверенностью, но тоже обещаю тебе... общество...– всё же отыскиваю
эпитет, - искромётное общество человека, лезущего на стену от боли...

...Что?.. Неужели? Она?! Мне?!! Руку на лоб??

Да нет, конечно, только показалось. Это она просто глазами.
Но, кажется, язычок остроты не теряет.

- Только не лезь ради Книги рекордов.

- Хорошо. Но тогда, в основном, всё.

- Что-то ты явно упустил. Одна клеточка так и осталась пустой.

- А, ну, видимо, ты говоришь о самом безынформативном блоке, последнем.

- Самом – каком?

- Но зато это единственное, что я мало-мальски могу гарантировать.
В этой клеточке… Тут я клянусь, что не слишком часто, чтоб уж
совсем не надоесть, упаси-помилуй, но изредка буду тебе напоминать,
что ты  —  моя звонкая Динка...

- Неужели всё-таки та самая?

- Ну да... Очень похоже на то.

- Та или не та?

Мне остается только вспомнить другого, настоящего поэта.
Кажется, Вознесенского.

Не будет продолженья в этом сне.
Не будет в нём конфликта и сюжета.
«Вот эта?» – прозвучит вопрос ко мне.
И я шепну беззвучно: Эта...